В который раз убеждаюсь, что АМ - гениальный драматический артист... Мне кажется, даже не совсем его роль (по типажу), но как проникновенно сыграна! Очень понравился эпизод с девушкой в аэропорту (Е. Коренева), как-то видела в магазине ее книгу, где она очень трогательно писала, как АМ за ней ухаживал на съемках, заезжал за ней на пожарной машине... Но считал ее ребенком. Она о нем пишет подчеркнуто-уважительно, по имени-отчеству, как к старшему, недосягаемому. Очень деликатно написала и душевно. Жаль, я книгу эту не купила...
АМ очень многое передает через детали: взгляд, будто бы непроизвольный жест... мастерство!

**********************************************************************************************
"Здесь смешался глас рассудка с блеском легкой болтовни..." ("Женитьба Фигаро")

Мне мама рассказывала, что я когда ещё бы совсем ребёнком бросал всё и бежал к телевизору когда показывали Андрея Александровича...
И плакал, плакал и плакал когда узнал что его не стало.. :( До сих пор всё в груди сжимается при мысли, что его нет с нами.

Всё-таки.. было в нём что-то необыкновенно светлое, раз он такое действие оказывал на детей.. Я помню, меня в детстве тоже совершенно завораживал:-)

Я думаю, он всё равно, где-то рядом с нами.

Да... как здорово было в детстве знать, что он где-то есть...

**********************************************************************************************
"Здесь смешался глас рассудка с блеском легкой болтовни..." ("Женитьба Фигаро")

Кто ты, Климов?
http://www.neelova.ru/cinema/between_sky_and_earth/1166/

У Климова есть диплом об окончании станкоинструментального института. Есть труба, на которой он плохо играет в ресторанном ансамбле, при этом неплохо зарабатывая. От первой жены — сын Антон, которому при встрече так утомительно втолковывать, почему через реку ехал грека, а не грек. Есть мама со своими вечными нравоучениями и сестра со своим ленивым мужем. Есть, наконец, Мика, Микаэлла, женщина, с которой вот уже четыре года он встречается, когда сам этого хочет, — что весьма удобно, практично и совсем не стесняет его. Он не глуп, хорош собой, склонен к меланхолической созерцательности, и временами прямо-таки чайльдгарольдовская печаль омрачает его светлый лик. В эти минуты он наверняка особенно себе нравится.
С таким вот Климовым знакомятся зрители телевизионного спектакля «Между небом и землей», поставленного В. Фокиным по повести В. Токаревой «Ехал грека». Знакомятся в тот день, когда герой, будучи в отпуске, совершает паломничество к вершине Карадага, мысленно проклиная эту дурацкую затею и того приятеля-архитектора, который в нее втянул. Но Климов (А. Миронов) добрался-таки до вершины, успев по дороге изречь несколько горьких истин о своей особе, что выдало в нем натуру, не чуждую самоиронии.
Он стоял на вершине «дум великих полн», не подозревая, что уже несколько дней как мертв для Мики, для приятелей и коллег по ансамблю. Для всех, кто знал, каким рейсом он должен был лететь к солнечному Адлеру. Дело в том, что самолет, на который, заговорившись с маникюршей в аэропорту, опоздал наш герой, потерпел катастрофу.
Климову предоставляется фантастическая, редкостная возможность узнать, что было бы, если бы он действительно…
Сюжетный ход, придуманный не сегодня. Но на этот раз такой поворот событий помог автору и создателям спектакля высказаться серьезно на тему о ценности человеческого существования, о месте человека среди людей и его нравственном долге перед ними.
Таким нравственным долгом как раз и не отягощен Климов. Он, видите ли, «не может принадлежать никому больше, чем полтора часа». Зато может «не брать в расчет» страдания любящей его и безмерно уставшей от этой несчастливой любви Мики (М. Неелова).
Он не склонен себя идеализировать во всех отношениях. Напротив, его самооценки всегда ироничны, порой и злы. Но понимая, что музыкант он никакой, Климов равнодушно, по инерции выдувает из своей трубы ежевечерние гонорары. Понимая, что мучит близкую ему женщину, он не думает изменить образ жизни. Интуитивно сознавая свою нравственную неполноценность, отдавая себе отчет в неполноценности профессиональной, Климов продолжает жить, как ему удобней и легче.
Актер точно передает состояние героя, когда тот узнает, что многие из близких его похоронили и уже более или менее благополучно обходятся без него. У Мики появился муж, и Климов вдруг понимает что она для него значила. Но слишком поздно. Мика-Неелова говорит «Уходи!», превозмогая неутолимую боль любви. И куда девалась высокомерно-снисходительная усмешка, какой отвечал он прежде на ее робкие просьбы?
От сынишки Антона он слышит вдруг: «У меня два папы». Конечно же, он, Климов, под номером два. И если бы это произошло, мальчику было бы только проще…
А в ансамбле его место занял уже другой, и ансамбль от этого не стал хуже, и никто, наверно, не сказал: «Хороший был трубач».
Перед нами — человек, вдруг осознавший простую и страшную для него истину: он решительно никому не нужен, с его исчезновением не исчезнет что-то важное, существенное, необходимое, а память о нем сотрется так же легко, как мел со школьной доски.
Но и в эту, столь трагическую для него минуту Климов — А. Миронов не вызывает у нас сочувствия. Вероятно, это согласуется с замыслом режиссера и исполнителя, для которых принципиальна мысль об ответственности человека перед людьми и перед собой за свое будущее, за свое счастье. И даже финал спектакля — встреча Климова в аэропорту со своей невольной спасительницей — не дает оснований верить в скорое возрождение героя.
Спектакль, вслед за повестью В. Токаревой, осуждая эгоизм, доказывает конкретной судьбой, к какому нравственному тупику и одиночеству неизбежно ведет он. Ощущение вакуума, пустоты, образующейся вокруг Климова, возникает у нас и благодаря выразительному художественному решению спектакля. Он идет почти без декораций, место действия лишь обозначено одним-двумя характерными предметами. Затемненный фон, отсутствие музыкального сопровождения, неторопливая сосредоточенность телекамеры — все это создает ощущение замкнутого пространства, словно сжимающегося вокруг Климова.
Спектакль «Между небом и землей» еще раз убеждает в возможности телетеатра экранизировать прозу, сохраняя не только дух, но и структуру, стилистическое своеобразие первоисточника. В повести В. Токаревой, написанной от первого лица, много ироничных и горестных откровений героя. В спектакле они сохранены: герой обращает их непосредственно к нам, зрителям, и мы становимся его молчаливыми собеседниками. Но вот от крупного плана режиссер переходит к среднему, к общим — и герой уже участник действия, его характер и образ мысли раскрываются в диалогах, в поступках.
Есть у спектакля и еще одно несомненное достоинство: его создатели рачительно, экономно используют отведенный им телепрограммой час, насытив каждый эпизод, каждую мизансцену мыслью, прямо работающей на общий замысел. Спектакль подчинен единому внутреннему ритму, и в то же время в нем не ощущаешь скороговорок. Он приглашает к неторопливому размышлению, благо сама тема к этому располагает.

Г. Симанович
1978
«Театральная жизнь», № 12

Мне очень понравился спектакль... Он очень жизненный, и филосовский... А Миронов в нём как всегда неподрожаем!!!

**********************************************************************
Жизнь моя - кинемотограф, черно-белое кино...

Из книги Елены Кореневой "Идиотка":

"Вместо Олега Даля роль Дон Жуана в спектакле «Продолжение Дон Жуана» исполнил Андрей Миронов. Полная противоположность Олегу, но так же, как и он, — харизматическая, культовая фигура нашей уходящей — или меняющейся, чтоб не сказать ушедшей — культуры. Меня с Андреем Александровичем связывала короткая романтическая история, через призму которой я и воспринимаю этого человека…
Мы встретились на съемках телевизионного фильма «Между небом и землей» (режиссера Валерия Фокина по рассказу Виктории Токаревой), и Андрей Александрович начал за мной ухаживать. (Он был тогда свободен от семейных уз.) Если можно в данном случае прибегнуть к банальному цитированию, то лучше всего сказать: «Они сошлись. Волна и камень, стихи и проза, лед и пламень не столь различны меж собой». Я была маленькой вредной козявкой, пребывающей в постоянной печали, в которую почему-то влюбился этот красивый, полный жизненной энергии «сердцеед» — Андрей Миронов. Казалось, должно было быть все наоборот, ан нет! Он развлекал меня, веселил, рассказывал драгоценные актерские зарисовки, угощал по-царски, дарил цветы, целовал ручку при встрече и, случалось, исповедовался в своих грехах и романах. Его поведение и энергия декларировали безоговорочное приятие самой что ни на есть реальной, земной человеческой жизни, в которой он плавал как рыба в воде и был ее любимцем. Так называемая «достоевщина», самокопание, надлом, как и любой отказ от земных благ, воспринимались им как поражение. Его доминирующей жизненной эмоцией было восхищение. Он рассказывал о том, как плакал от восторга, наблюдая парад королевских гвардейцев в Лондоне, и с такой же страстью говорил о своей мечте поселиться на речке с трогательным названием Шоша.
Однажды он приехал на свидание на пожарной машине — за отсутствием такси поймал «первую попавшуюся», так и стоял на ступеньке возле кабины водителя с вытянутой по-цирковому рукой, словно только что исполнил кульбит в воздухе. Дело было в Питере возле гостиницы «Астория». (Тушить, правда, оказалось нечего, разве что мои «огненные» волосы, выкрашенные для какой-то роли. От этой краски на подушке оставалось странного цвета пятно, что, должно быть, погружало горничных в глубокую задумчивость.) Я же испытывала гордость и неловкость одновременно от свалившегося на меня в лице Андрея Александровича счастья, к которому совершенно не была готова. Однако на все, как говорится, Божья воля, и на наши несоответствия в том числе. Повстречать на своем пути хорошего человека — это уже подарок, а веселого, смелого и талантливого — большое везение. Как-то московским летним утром, часа эдак в четыре, он позвонил мне и попросил немедленно одеться и ждать в гости: «Я приду со своим итальянским другом, хочу, чтоб он на вас посмотрел!» Сопротивляться не было никакой возможности, и я согласилась.
Через полчаса я уже готовила кофе нежданным гостям. Иностранец флегматично изучал мое сонное лицо, и я отвечала ему тем же. А Андрей Александрович, по обыкновению всех актеров, развлекал двух насупившихся людей. Наконец ему это надоело, и он решил встряхнуть своего друга, спросив его прямо в лоб: «Ну как тебе эта женщина?» Итальянец, а может он был и швед, после долгой паузы произнес свой вердикт: «Это не женщина!» Его слова заставили меня проснуться окончательно. Андрей Александрович тоже как-то стушевался. «А кто же это?» — с искренним любопытством переспросил он заморского друга. «Это ребенок!» Тут я встрепенулась, подняла бровь и, глядя немигающим взглядом на собеседника, сформулировала: «Однако я уже давно работаю женщиной!» Мой ответ превзошел все ожидания, даже мои собственные. Андрей Александрович разразился гомерическим хохотом, и я поняла, что выиграла схватку. Наш роман, если можно его так назвать, длился недолго. Наступил момент, когда Андрей Александрович сказал мне, что я отличный амортизатор мужского вдохновения, страсти и чувств. А потом с грустью добавил: «Я понял — вы чистый человек с удивительной женской природой, но вас сломали, втиснули в форму, и вы уже ничего не можете с этим поделать». Я слушала его с остекленелым взором, не в состоянии возразить или упрекнуть, что подтверждало истинность его слов. А что такое «амортизатор» и смысл сравнения меня с ним, я поняла, только сев за руль машины, спустя много лет… Лучше поздно, чем никогда, и все-таки жаль, что не вовремя."